Журнал CityDog.by вместе с нами записал историю Глеба – про агендерность, буллинг длиной в 11 лет, девичьи платья, дискриминацию внутри ЛГБТ-сообщества и мужество матери, которая приняла своего сына.
С Глебом мы встречаемся около культ.центра «Корпус». Узнать его несложно: высокий парень с красивыми рыжими волосами. А еще он очень открытый и с отличным чувством юмора: уже с первых минут общения чувствуешь, что вы очень давно знакомы. Но личная история Глеба, агендерного человека, которую он рассказал позже, совсем другая. В ней много борьбы, сложных решений и признаний.
– Меня зовут Глеб, мне 23 года, сейчас я работаю журналистом. Сам я родом из маленького города Речица Гомельской области. После школы поступил на архитектора в гомельский университет, но обучение не закончил – бросил из-за моего каждодневного буллинга.
О детстве и маминых платьях: «Меня больше тянуло к куколкам и игре в дочки-матери»
– В какой-то момент все стало настолько плохо, что решил переехать в большой город: до этого я бывал в Минске и понимал, что здесь живет огромное количество людей, поэтому чувствуешь себя в плаще-невидимке – на тебя просто не обращают внимание.
– Тебе здесь комфортнее?
– Гораздо лучше, чем в Речице, где тебя знает каждая собака, а ты вообще не представляешь, кто перед тобой стоит. И да, здесь гораздо комфортнее, чем в Гомеле, потому что о том городе у меня остались очень драматические воспоминания. Я физически не могу заставить себя снова туда приехать, хотя иногда приходится – это дается суперсложно.
– В моем случае агендерность заключается в том, что я не встраиваюсь в бинарное исчисление мира, которое делится исключительно на женщин и мужчин. Я где-то между, посередине.
У меня нет четкого понимания, что я «мужик» и должен поступать в соответствии с этим. Но и к женщинам я себя тоже не отношу. При этом я принимаю свои гениталии, понимаю, что биологически я мужчина, и мне никаким образом не хочется корректировать свой пол.
Моя история, наверное, больше про свободу от представлений, от обязанностей, которые на тебя все возлагают. Мол, если ты с пенисом, то тебе нужно идти играть в футбол, нужно быть сильным, нужно ходить в спортзал и еще миллиард других «нужно» – весь этот трэш, который какого-то черта существует до сих пор. Мне кажется, я вне этого.
– В какой момент ты стал осознавать свою гендерную идентичность?
– Лет с четырех я начал понимать, что немного не встраиваюсь в ту систему, которую мне предлагают. В детском саду весь процесс был построен таким образом, что я не совсем находил там себе место.
С мальчиками мне было не сильно интересно, а в компанию девочек я не особо вхож, потому что от меня ожидают, что я сейчас пойду и буду гонять в танчики. Меня больше тянуло к куколкам, домикам, игре в дочки-матери. Но каждый раз, когда я надевал мамину одежду дома, я сталкивался с осуждением и непониманием с ее стороны, она не знала, как с этим работать.
Если кто-то подумает, что я насмотрелся фильмов, начитался книг и все это себе вообразил, то нет, в моем случае это не работает. Я чувствую себя так с самого детства, но только в 16 случайно узнал про агендерность и понял, что это именно про меня.
Не думаю, что четырехлетнего ребенка, который растет в гетеросексуальной семье и которого окружают исключительно гетеросексуальные люди, можно каким-то образом «перепрошить» на то, чтобы он чувствовал себя вне этой системы.
О первом каминг-ауте: «Три дня мама приходила в себя, плакала, собирала себя буквально по частям»
– Шило в мешке не утаишь: я всегда выглядел как «синий чулок», и мама не могла не обращать на это внимание. Но она умело закрывала глаза на мое поведение – делала вид, что ничего не происходит.
Надеть мамины каблуки, походить перед ее подругами, устроить модный показ в ее платьях – она, наверное, воспринимала это как детскую блажь: «Что взять, ему же только 7 лет». Но это пронеслось со мной через юношество, а мама так и не хотела себе в этом признаваться. Хотя происходили такие ситуации, в которых не признать это было невозможно.
– Какие ситуации, например?
– Я не думал, что такие люди, как я, заслуживают счастья, способны найти партнера, никак при этом не переделывая себя. Поэтому в 12-13 лет я знакомился в интернете со взрослыми мужчинами. Представлялся девушкой – у меня тогда голос был гораздо выше, чем сейчас, – а потом мы созванивались по телефону и общались. Они какого-то черта на это велись.
И однажды мама узнала об этом, узнала, в каком контексте я разговариваю с этими мужчинами. Помню, она рыдала, даже разорвала на себе майку – так она злилась. Но в конце концов смогла быстро себя убедить в том, что это опять-таки просто шалости и все в конце концов пройдет.
В тот момент она произнесла очень обидную вещь: «Таких людей, как ты, нужно топить в младенчестве». Я подумал, что мы, наверное, больше никогда не вернемся к этому разговору, потому что я не хочу, чтобы меня выставили из дома, когда я финансово зависим от нее в свои 12 лет.
– По сути, это одно и то же: единственное, небинарность – это более широкий термин, а агендерность – это частный случай небинарности. Вот трансгендер – это тоже небинарный человек. Помнишь, в 2007 году были эмо, готы, а вместе они – неформалы (смеется). Вот с небинарностью примерно та же история.
– Ты так и не рассказал ей про агендерность?
– Кажется, на втором курсе университета я приехал домой, и мама спросила, какой фильм ей посмотреть, – она доверяет моему вкусу и часто консультируется по этому вопросу со мной. Я предложил «Облачный атлас» братьев Вачовски, которые сейчас уже сестры Вачовски (они совершили трансгендерный переход).
И маму как понесло: «Фу, зачем ты мне это советуешь?» Я слушал, слушал, и внезапно у меня вырвалась фраза: «Мама, из-за того, что ты так ксенофобно относишься к людям, я не могу сказать тебе то, что тревожит меня всю жизнь».
Она поняла, что я имею в виду. Мы тогда сели с ней, поговорили, я объяснил, что, к сожалению, я агендерный человек, я не чувствую себя социально мужчиной, но я и женщиной себя не ощущаю. Сказал также, что занимаюсь сексом с мужчинами, на тот момент у меня уже был такой опыт.
Разговор выдался очень напряженным: мама еще три дня после этого приходила в себя, плакала, собирала себя буквально по частям. Наверное, до этого подсознательно она знала обо всем, но здесь ей это напрямую озвучили – и уже никуда не убежать.
В конце концов мама сделала огромнейшее волевое усилие, с учетом того, что ей тогда было 50 лет. Это уже абсолютно не пластичная психика, когда кажется, что уже все знаешь и твоя картина мира единственно верная. Но она себя переборола, стала читать огромное количество статей на эту тему – и приняла меня.
У нас всегда были супердружеские отношения – она действительно моя лучшая подруга, и я знаю, что она меня любит до беспамятства. Ей удалось со всем справиться, и сейчас мы, например, спокойно обсуждаем моих молодых людей.
– Тебе стало легче от того, что мама все о тебе узнала?
– Не представляешь, насколько – просто гора с плеч. Помню, раньше я часто читал истории каминг-аутов и завидовал тем людям, которые это сделали. Ведь я рассчитывал унести свою тайну в могилу. Но, когда это все-таки произошло, я испытал такое колоссальное облегчение.
Через некоторое время после разговора с мамой я признался и всем своим близким друзьям, но никого не удивил. Единственное, мне пришлось немного объяснить, что такое агендерность, но очень поверхностно – не думаю, что в это нужно сильно углубляться.
Сейчас тоже считаю своим долгом в безопасной для себя обстановке на первых порах объяснять человеку, кто я такой, чтобы у него было верное представление обо мне.
– В условиях, где мне комфортно, где вокруг люди, которых это не смущает, я могу себе такое позволить. Если, конечно, это подходит текущей атмосфере и моему настроению. Ну и при партнере тоже могу нарядиться – у меня уже был такой опыт.
Но выйти так на улицу, зайти в общественный транспорт – нет. В моем случае страх все-таки пересиливает: боюсь, что просто не выживу. Но я верю, что однажды это случится по двум причинам: страх исчезнет или ослабеет, и мир будет к этому готов.
О буллинге и депрессии: «Когда я спускался по лестнице, кто-то сверху плевал мне на голову»
– Я сталкиваюсь с недопонимаем, даже когда не успеваю о себе рассказать что-либо. И это тянется с самого моего детства. Как я уже сказал, я из маленького города – в какой-то момент для меня стало удивлением то, что обо мне знают люди, которых я вижу впервые. Они кричат какие-то оскорбительные вещи мне в спину, плюют на меня – было и такое. Я плакал от обиды, потому что не понимал, за что они это делают.
Психологическая травля длилась больше 11 лет – почти каждый сраный день. Однажды на уроке физкультуры меня обступили старшеклассники (а мне тогда было лет 14) – я смертельно боюсь таких ситуаций, когда понимаешь, что тебя сейчас, возможно, начнут бить. И эти ребята так, чтобы все услышали в этом огромном спортзале, спрашивали, за сколько я сделаю им минет, за сколько займусь анальным сексом. Задавали такие унизительные вопросы, которые мне было слышать смертельно неприятно, хотелось провалиться под землю.
Очень часто, когда я спускался по лестнице, кто-то сверху плевал мне на голову. Бросали мой портфель в мусорку – особенно это было «потрясающе», когда она была набита баночками от йогурта. Приклеивали мне жвачки на штаны – чего только не делали. Это было просто отвратительно.
Но после 9-го класса я поступил в лицей – и там все немного распогодилось. Но все равно за спиной постоянно слышал, как ребята шушукались. Называли меня такими привычными для них словами, типа «пидор», «клиномес», «гомосек» – все в этом духе. А ты объясняешь им, что все гораздо сложнее.
– А в университете ситуация изменилась?
– Мне показалось, что с поступлением в универ все стабилизировалось. Я дал себе установку, что здесь такого отношения не допущу, предотвращу хейт, который вокруг меня возникнет. А еще поставил перед собой задачу: встречаться с девушкой, чтобы отсечь все недопонимания.
Девушка у меня действительно появилась, но все равно этот метод не сработал (мне, кстати, нравятся девушки – я с ними встречался, любил, занимался сексом, но перевес все-таки в мужскую сторону). В универе произошло все то же самое, что было в школе.
Поскольку я поступил на, как принято говорить, «мужскую» специальность – промышленно-гражданское строительство, – в общаге с нами жили пареньки из Василевичей, Калинковичей. Они ходили по общаге, пытались меня найти, делали все возможное, чтобы я чувствовал себя максимально некомфортно.
– Как буллинг сказался на твоей жизни?
– В конце концов буллинг стал причиной того, что у меня диагностировали депрессию: я до сих пор принимаю антидепрессанты, потому что без них уже не справляюсь.
Весь мой бэкграунд, который я тяну за собой всю жизнь, и ядовитая, токсичная атмосфера, в которой я пребывал фактически каждый день, привели к тому, что мне пришлось закончить обучение. Сначала я взял на год академический отпуск, но этого времени оказалось мало – я не смог вернуться в университет.
Такое решение далось мне тяжело: я набрал высокий балл на ЦТ, поступил на бюджет, учился на президентской стипендии – у меня все с этим было в порядке. Мама тоже из-за этого сильно переживала, но мы справились с этим. И сейчас я думаю, что, наверное, это было одно из самых верных решений в моей жизни.
Конечно, я бы многое отдал за то, чтобы тех обстоятельств, из-за которых я не смог закончить обучение, не было, чтобы моя жизнь выглядела иначе и мне не приходилось делать такой выбор: оставаться здесь и ждать, пока я покончу с собой, или прекратить учебу, вернуться в Речицу, лечиться и бороться с депрессией.
Плюс у меня обострилось обсессивно-компульсивное расстройство. Это невроз, а невроз всегда расцветает буйным цветом, когда человек находится в тревожных обстоятельствах, когда что-то заставляет его нервничать.
В моем случае ОКР базируется на убеждении, что мне нужно доказать всему миру: я достоин существования. А потому все, что я делаю, должно выглядеть идеально: как правило, ту работу, на которую можно потратить 30 минут, я делаю три часа. Появляется какая-то безумная система в голове – и все в этом мире должно быть ей подчинено.
Например, когда провожу линию карандашом по линейке, понимаю, что эта линия неоднородна, она где-то искривляется. Тогда я стираю ее, провожу еще одну, снова стираю и провожу еще одну. В итоге бумага вся измятая, я меняю лист – и все заново.
Те антидепрессанты, которые я принимаю, просто притупляют навязчивые мысли, которые у меня, как заезженная пластинка, крутятся в голове, однако вылечить ОКР невозможно. Но я бы и не хотел отказываться от этого диагноза сейчас, ведь я научился использовать его как источник силы: наверное, я больше обращаю внимание на мелочи, вижу неидеальное и исправляю. Возможно, в этом моя суперспособность, но мне жаль, что она приобретена именно таким образом.
– Конечно, я бы очень хотел иметь более андрогинную внешность. Но, думаю, я ее никак не смогу изменить. Единственное, в ближайшее время хочу увеличить себе губы – это максимум того, что я могу сделать, чтобы быть более андрогинным.
На более серьезные пластические операции я не готов: работаю над тем, чтобы принять тот исходный материал, который мне дан.
О журналистике и гневных комментариях: «Получаю удовольствие от того, что меня поливают дерьмом»
– Почему ты для себя выбрал журналистику?
– Я всегда писал тексты, но в какой-то момент понял, что это именно то, вокруг чего мне стоит строить свою профессиональную деятельность. Я прошел в редакции испытательный срок, и мне кажется, что у меня неплохо получается.
Я обычно пишу о чем-то сумасшедшем – это на грани безумия. Мне дико нравится провокация. Думаю, что некоторая истерика, которую я выражаю в текстах, связана с тем, что я долгие годы из-за своей особенности, так сказать, держал себя в ежовых рукавицах, но в какой-то момент правила игры будто изменились. Теперь мне нравится вызывать этим даже ненависть в свой адрес.
Мне кажется, это такая система защиты, когда именно я контролирую ситуацию: не на меня сыплется весь гнев, угрозы, оскорбления, а я сам это устраиваю. Я чувствую, будто это в моих руках, в моей власти: я пишу эти тексты и точно знаю, какая реакция за этим последует.
– Ты получаешь удовольствие от этой реакции?
– Да-да. Наверное, прозвучит ужасно, но это какое-то садомазохистское удовольствие, ведь комментаторы, как правило, не стесняются в формулировках. Вышел мой материал о том, где мужчине купить женские платья в Минске. И на фотографиях я как раз был в этих платьях.
Эта статья собрала супермного комментариев – я не ожидал, что их будет столько: около 2-3 сотен. Все обсуждали мою фигуру, лицо, говорили, что я выгляжу просто уродиной, некоторые так и не поняли, что перед ними мужчина. И в этот момент я ощущал удовлетворение – жесть, наверное, это звучит психопатски (смеется). Получать удовольствие от того, что тебя поливают дерьмом.
– А как сейчас вообще складываются твои отношения с обществом?
– Я как будто в каком-то кино, где я в главной роли. В Минске хоть и есть все еще с этим проблемы – на представителей ЛГБТ-сообщества нападают, угрожают, – но я чувствую себя здесь гораздо спокойнее. Сейчас я сам формирую свое окружение – и это люди, которые безумно заботятся о моем комфорте. Это какой-то суперприятный сон, и мне не хочется просыпаться. Я кайфую.
Но есть проблема помасштабнее – проблема самого ЛГБТ-сообщества. Как бы ужасно это ни прозвучало, но я не откажусь от своей точки зрения. Да, меня дискриминируют даже там. Это со стороны, возможно, кажется, что все такие радужные, няшные, но в действительности нет.
Вот есть, например, приложение для знакомств для геев. Эта программа построена по принципу Instagram: твое фото появляется в общей ленте, и его видят все пользователи. Я там тоже зарегистрирован, но редко им пользуюсь – ничего особо не выходит с этим по объективным причинам.
Допустим, молодой человек выкладывает там свой снимок с накрашенными ногтями или просто феминными чертами лица, нарочно подчеркнутыми. Заходишь в комментарии и читаешь: «Мужик не должен так выглядеть, что ты как баба? Мужик должен оставаться мужиком. Фу, телка», – и все в этом роде (и это в приложении, где зарегистрированы гомосексуальные мужчины, на минуточку).
– Да, я периодически крашусь. Но сам не умею, макияж мне делает моя подруга, с которой мы вместе живем. Правда, прошу ее неярко меня красить.
Ты знаешь, я совсем недавно открыл для себя эту магию косметики. Раньше никогда не понимал, в чем ее прелесть, но в какой-то момент мы ради прикола решили попробовать – я увидел в зеркале совершенно другого человека. Просто какая-то мистика, других слов не подобрать.
Сейчас я себе постепенно разрешаю шаг за шагом делать то, что не позволял себе вчера: сделать мейк немного ярче, попробовать новый инструмент, попросить подругу не сдерживаться и сделать макияж таким, каким она его себе видит на моем лице. И я не исключаю того, что буду когда-нибудь носить более яркий мейк в повседневной жизни.
Я прихожу в это приложение, чтобы хоть там найти свое убежище, но, если я выложу фото в женской одежде с накрашенными глазами, меня все равно смешают с дерьмом. Какого черта? И вот в этом пространстве, которое создано, чтобы мы чувствовали себя сообщниками, происходит нечто такое.
Я, как правило, сталкиваюсь с тем, что люди не знают, как со мной обращаться, – и их это пугает. Потому что в ЛГБТ-среде культивируется образ такого, знаешь, маскулинного мачо, который по всем фронтам напоминает тебе гетеросексуального мужчину, подкачанного, желательно с волосами на груди, грубого, скупого на эмоции. Но он при этом любит потрахивать мужчин. Это тот идеал, которому подавляющее большинство ЛГБТ-сообщества стремится следовать.
Но я не подхожу под эти параметры: меня часто упрекают в том, что я слишком феминный, манерный, что у меня слишком высокий голос, я шучу на какие-то странные темы, что не исключаю того, что я когда-нибудь надену платье, накрашусь. И найти людей, которые бы полностью меня понимали, не пытались внести коррективы в мое поведение, в мой проект самого себя, – это задача со звездочкой.
– Ты сейчас в отношениях?
– Нет, сейчас у меня нет отношений – и уже около года, наверно. Это все-таки тяжело: во мне слишком много того, что другие определяют, как женственность, хотя я не вижу в этом ничего плохого. Наверное, все из-за того, что мир держится на гребаном патриархате.
Так что те отношения, которые у меня были, заканчивались довольно печально: партнеры просто не знали, как со мной обходиться. Они обманывались тем, что в какой-то момент привыкнут ко мне или исправят меня, но не случалось ни того, ни другого. Я слишком долго пытался вылепить из себя кого-то – и очень от этого устал. Устал всем доказывать, что то, как я выгляжу, – это по-настоящему, поэтому никогда больше за это не возьмусь.
Фото: Павал Хадзінскі для CityDog.by.
