Кате 32, и у нее насыщенная жизнь: она тележурналистка, увлекается театром и с легкостью заводит знакомства. Возможно, такая активность и помогла ей побороть рак почти 10 лет назад. Совместно с журналом CityDog.by записали ее историю о том, как побороть рак – о неточном диагнозе, розовых наушниках и о том, как через окно палаты убежать в театр.
Еще до нашей встречи в кофейне Катя настойчиво просила обращаться к ней на «ты». Значит, разговор пройдет налегке, подумала я и не ошиблась. Сейчас девушка открыто говорит о своей болезни: о том, как разлюбила красный цвет после химиотерапии, как била посуду и отмечала сразу два своих рождения в один день.
– Иногда бабушки на улице могли пробубнеть, что я наркоманка: все вены у меня были исколоты после капельниц, сама худющая с огромными глазами на худом лице, с непонятным ежиком, без бровей и ресниц, – так описывает себя Катя в тот момент, когда проходила химиотерапию. Но признается, что без нее никогда бы не решилась на короткую стрижку, которая ей понравилась.
Мама сказала, что я заметно похудела. Какую девочку это бы не обрадовало?
Узнала о своем диагнозе Катя 9 лет назад, но первые признаки болезни появились еще в декабре 2010 года. Говорит, перед этим «был обычный грипп, но, так как все молодые, энергичные и не слишком внимательные к себе, перенесла его благополучно на ногах».
– Я всегда была очень активным человеком: на тот момент работала на канале, где работаю и сейчас, параллельно подрабатывала на ТUТ.BY в разделе AFISHA, училась на журфаке в БГУ, в Институте Гете и плюс получала второе высшее. Такая веселая карусель в моей жизни была всегда: много знакомств, увлечений, хобби и интересов.
В 2010-м я окончила университет, а уже в феврале 2011-го мама сказала, что я заметно похудела (она тогда работала две недели в Москве, две недели в Беларуси, поэтому перемены ей были хорошо видны). Какую девочку это бы не обрадовало? Но в марте, когда пришлось менять зимнюю одежду на весеннюю, я поняла, что действительно многие вещи на мне просто висели.
Еще чуть позже заметила у себя на ключице шишку – и сразу пошла в медпункт. Но ничего конкретного врач сказать не мог: может, продуло, лимфоузел воспалился – меня направили к терапевту. И здесь повезло: я попала к молодой специалистке-интерну, которая сразу заподозрила неладное и отправила меня на флюорографию.
На снимке она увидела изменения в легких: под вопросом написала диагноз «лимфогранулематоз» и аккуратно сказала, что, наверное, придется посетить онкодиспансер.
Первое, что я сделала, когда вышла из кабинета, – погуглила, что такое лимфогранулематоз, но ничего тогда не поняла. Это сейчас я уже могу сказать, что это рак лимфатической системы. Дальше погуглила, отрастают ли волосы после химиотерапии. Помню, шла от своей поликлиники на Якуба Коласа к диспансеру и спокойно, без истерик читала всю эту информацию.
Мама проплакала всю дорогу до Витебска и всю ночь. Но о диагнозе она мне так и не сказала
После того, как в диспансере были готовы результаты биопсии, Катю попросили прийти на прием к врачу с кем-то из близких. Девушка пришла с мамой, которая как раз приехала в Минск из Витебска по своим делам.
– Специалист посмотрел мои снимки легких, УЗИ, историю болезни – поднял глаза и спросил, глядя на маму: «Это у вас?» Она ответила: «Нет, у нее». Тогда доктор железным тоном сказал мне выйти из кабинета, а маме сообщил, что, скорее всего, у меня лимфома с метастазами в легких, которые образуются на последней стадии заболевания.
Позже мама рассказала мне, что проплакала всю дорогу до Витебска и всю ночь. Но о диагнозе она мне так и не сказала: еще какое-то время я жила с мыслью о том, что у меня лимфогранулематоз и что просто придется вырезать лимфоузел.
Уже был апрель, я успела отгулять свадьбу друзей в мае, а затем легла на операцию. Перед этим в больницу купила себе спортивный костюм из плюша с заячьими ушками и розовыми карманами, смешные тапки, розовые наушники, постельное белье с Винни-Пухами и Пятачками – придумывала, что я в каком-то мыльном пузыре.
После операции я около месяца ждала результатов. Все это время ко мне приходили друзья, веселили меня, помогали как могли: я даже в кинотеатр «Октябрь» ходила – в том же спортивном костюме и тапках. А еще в этот период была премьера английского режиссера, у которого я работала переводчиком во время «Театрального куфара». Чтобы попасть на спектакль, я вылезла из окна своей палаты.
Параллельно с ожиданиями результатов я проходила разные обследования, все еще думая, что у меня лимфогранулематоз. А однажды пришел врач и говорит: «Все хорошо – это лимфома Ходжкина (второе название лимфогранулематоза. – Ред.). Можно расслабиться: это почти как насморк, поэтому все будет хорошо». И только в тот момент я узнала, какой диагноз мне ставили изначально.
Иногда, когда на меня кто-то странно смотрел на улице, любила стянуть парик прямо у него на глазах
А дальше Катю ожидала химиотерапия, «когда ставят капельницы и внутривенно вводят яд на протяжении нескольких часов». На процедуры девушка приходила со своим разноцветным постельным бельем и розовыми наушниками: говорит, для того, чтобы абстрагироваться от происходящего.
– После капельниц еще часа три ты скорее жив, а следующие три дня из жизни просто выпадают: больно жевать, воспалены слизистые рта, больно глотать, постоянные тошнота и рвота, слабость. Все это время ты лежишь пластом.
Но мне в основном капельницы делали по понедельникам, поэтому к четвергу я была как огурец, а всю следующую неделю ходила на работу и делала какие-то обычные дела. Интересно, что после химиотерапии у меня появилось отвращение к красному цвету: хуже всего мне становилось, когда ставили капельницу с красной жидкостью.
Одним из самых сложных моментов была стрижка: я понимала, что рано или поздно волосы выпадут. Это ощущение, когда ты проводишь по волосам, а в руке остаются целые пряди… У меня был парикмахер, которого я просила обрить меня машинкой, но он пропал и перестал отвечать на мои звонки.
Как-то я поехала в Витебск, купила парик, максимально приближенный к моей стрижке, зашла в первую попавшуюся парикмахерскую, и меня обрили налысо – со мной тогда была рядом подруга, которая хотела меня поддержать. И первое, что я сказала после стрижки: «Вау, так мне идет!» Друзья называли меня Дынька, Луна, все старались погладить по макушке.
Иногда, когда на меня кто-то странно смотрел на улице, я любила стянуть парик прямо у него на глазах. Хотя были такие моменты, когда его не снимала даже дома, – понятно, что настроения бывали совершенно разные. Сейчас же, когда прошло уже почти 10 лет, думаю, что даже парик не покупала бы, чтобы это прожить, пропустить через себя.
Мне кажется, люди сейчас больше осведомлены о том, что это за заболевание, меньше косо смотрят. И меньше женщин прячет этот диагноз. Сейчас есть куча инстаграм-страничек, телеграм-каналов, где люди открыто говорят о своей болезни: раньше этого всего не было, очень сложно было найти позитивные истории.
Я не считаю, что это геройство
Катя говорит, мама и друзья признались, что не подозревали насколько она сильный человек. Да что там: она и сама про себя этого не знала. За все время болезни и после выздоровления девушка не обращалась к психологам, старалась самостоятельно выходить из сложных ситуаций.
– Я не считаю, что это геройство: это обязанность каждого из нас – пройти какие-то этапы, перебороть, понять, ради чего мы живем.
Думаю, главное – это не пускать болезнь внутрь. Да, это физиология, но это не должно быть моральное состояние, это не должна быть душа: не стоит постоянно об этом думать и ставить на себе крест. Знаю, что есть люди, которые, узнав о диагнозе, больше не возвращаются к врачам, – и это ужасно, потому что врачи, возможно, могли бы действительно им помочь.
Выходила на природу, чтобы прокричаться, била посуду, стучала по зеркалу – это был тот момент, когда нужно было выплеснуть весь негатив
У меня была цель выздороветь в 2011 году: в календарике я отмечала все свои черные понедельники. Изначально мне было назначено шесть курсов химиотерапии, которые должны были завершиться к сентябрю. Затем я снова сдала много анализов, прошла обследования, и в итоге врач мне говорит: «Катя, еще четыре». То есть это еще примерно два месяца химиотерапии.
На тот момент у меня опустились руки, правда. Как у марафонца, который рассчитывает свои силы, пробегая дистанцию: у меня силы были рассчитаны до сентября. Иногда я выходила на природу, чтобы прокричаться, била посуду, стучала по зеркалу – это был тот момент, когда мне нужно было выплеснуть весь негатив.
Сложно было радоваться жизни и делать вид, что ничего с тобой не происходит, – в этот момент прокрадывались тяжелые мысли, начинала понимать, что, может быть, не все так радужно, как хотелось бы. Я задавалась вопросом даже не «за что», а «для чего» и «почему».
Но все равно я хотела успеть закончить все к своему дню рождения – к 3 января. И я успела. Новый год и затем январь стали такой финальной чертой. 3 января я праздновала в своем любимом на тот момент кафе NewTon – сейчас там «Хулиган». Получился такой двойной праздник: мой день рождения и выздоровление.
А февраль стал месяцем, когда я точно убедилась, что все нормально, – тогда же я отказалась окончательно и от группы инвалидности. Мне хотелось быть максимально полезной обществу, работать, ощущать себя нужной.
Да, было страшно, что болезнь вернется, да и сейчас есть очень большая вероятность этого. Поэтому первое время я относилась к себе как к хрустальной вазе, прислушивалась к организму, доставала врачей с вопросами, читала литературу. Но со временем это беспокойство ушло – все осталось где-то в прошлом.
Сейчас я живу еще более насыщенной жизнью, чем до диагноза. Возможно, эта жажда жизни проявилась потому, что во время болезни я осознала ценность каждого момента: когда неизвестно, наступит ли завтра, нужно наслаждаться каждой минутой и радоваться прямо сейчас.
Фото: Павал Хадзінскі для CityDog.by, архив героини.
