Центр «Живая Библиотека» и Клубный дом «Открытая душа» во время недели психического здоровья провели совместный онлайн-марафон «Шчырыя размовы». Почему стереотипы заставляют страдать молча? Как помочь себе и куда идти в трудную минуту? Пять Героев и Героинь согласились поделиться с «Вместе!» своими откровенными историями жизни с психическими расстройствами. Мы используем их настоящие имена и диагнозы, но не указываем фамилии.
Павел. Биполярное аффективное расстройство
— Диагноз был официально поставлен в 21 год. Но проблемы начались со школьной скамьи. Биполярное аффективное расстройство означает перемены в настроении, то есть его резкие скачки.
Один период времени в течение недели мне нравились абсолютно все предметы. Я был просто полон энергии. Мир казался в радужном свете. И я думал, что у меня нет никаких проблем. Иногда приходили мысли, что я смогу совершить великое открытие. Но затем все сменялось на депрессию. Я засыпал на уроках, у меня не было интереса к жизни, пропадал аппетит и эмоции. Я чувствовал себя зомби. Мой школьный психолог, который это должен был заметить, списывал на стресс. Я и сам думал, что перенервничал на контрольной. Думал, что так живут многие люди.
Когда я учился на историческом факультете, на пятом курсе у меня случилась беда. Я проснулся в один день и осознал, что неудачник. Голова была тяжелой. Я даже не мог двигаться. В какой-то момент ко мне пришла мысль, что мне сейчас плохо и я так буду мучиться всю жизнь. Решил, что так продолжать не стоит.
У меня случилась первая попытка суицида. Я подумал, что я уйду из жизни через повешение на плафоне, который был возле душа. Но я боялся, что после моей смерти у родных и знакомых начнутся проблемы. И я написал предсмертную записку. Спасла меня из этой ситуации староста. Она позвонила узнать, почему меня нет на паре. Я ответил, что мне плохо и я уже, наверное, жить не буду. Мы с ней долго общались, и это мне помогло. Эти мысли ушли, но я боялся, что они вернутся.
Депрессия была очень тяжелой. Я ходил на учебу, как робот. Кое-как окончил университет и поехал на распределение в агрогородок работать сельским учителем. Там у меня и начались проблемы. Я не мог справляться с работой. У меня были бессонница, панические атаки. Я понял, что нужно что-то делать. И ближе к концу своей отработки я начал подозревать, что у меня есть проблемы с психическим здоровьем. Я начал заниматься самолечением, читать Википедию. Под мои симптомы подходили многие болезни. И от этого становилось только хуже.
Вскоре понял, что нужно идти к психиатру. Но было тяжело осознавать, что в таком возрасте, в 21 год, меня признают психом. И действительно, местный психиатр сказал, что мне нужна срочная госпитализация в РНПЦ «Новинки». Я слышал про это место, что там лежат тяжелобольные люди. Меня это очень пугало.
В «Новинках» я пролежал около месяца. Мне подобрали лечение, и я почувствовал себя хорошо. Я вернулся работать в школу учителем. Про свое заболевание я рассказал администрации. Мне пообещали, что мой больничный лист положат далеко и я смогу отработать. Но слухи в агрогородке распространились быстро. И я столкнулся со стигматизацией психически больных людей.
Я был классным руководителем. Пришли мамы, сказали: «Мы не хотим, чтобы ты работал с нашими детьми, потому что ты можешь броситься на них с ножом». Хотя таких прецедентов никогда не было. Стигматизация продолжилась. Слухи дошли до местного священнослужителя. На одном из праздников он заявил, что «у нашего молодого специалиста завелись бесы». Для меня это было тяжело, потому что на меня бабушки показывали пальцами.
Под влиянием общественности я прекратил пить препараты. Мол, я себя накручиваю. Возможно, я не болен, и врачи ошиблись. Потому что мне уже было легче, после лечения в «Новинках». Когда я перестал пить таблетки, у меня появились мании. Я интересовался экологической темой, и в один момент мне пришло в голову, что лев в Минском зоопарке находится в опасности и его надо спасти. Даже тогда я не понимал, что это болезнь.
Маниакальная фаза повторилась. Я изучал историю Китая. И однажды решил поехать туда. Без цели. Меня просто тянуло туда. Я взял билет и отправился в аэропорт. Меня спасла тетя, которая позвонила мне по нейтральному вопросу: приехала и почти силой затолкала в машину. Тогда я вновь обратился к психиатру и попросил назначить лечение.
Я принял свое заболевание. Я осознал, что если бы обратился к специалисту раньше, то, возможно, и не мучился бы все эти годы.
Паша, шизоаффективное расстройство
— Мой диагноз проходил целую цепочку метаморфоз. Сначала, в 18 лет, мне поставили шизотипическое расстройство, потом это было полиморфное расстройство, затем почему-то исправили на бредовое расстройство. Хотя когда я сам проверял по Международному классификатору болезней, то по симптомам подходила шизофрения или шизоаффективное расстройство.
Лечение психических болезней симптоматическое. Многие врачи говорят, что, в принципе, не важно, какой диагноз стоит, вопрос только в подборе препаратов.
Я бы хотел сосредоточиться в своем рассказе на хронической усталости. Это появляется при разных психиатрических диагнозах. Но у меня это проявляется в достаточно экстремальной форме. Бывает состояние, когда я даже не могу читать книгу в течение 30 минут. Или интеллектуальной работой могу заниматься максимум 2 часа.
У меня достаточно быстрая истощаемость, как физическая, так и интеллектуальная. Это делает меня достаточно глубоким инвалидом, несмотря на отсутствие инвалидности в карточке. Живя с этим, я выработал приемы, которые это состояние снижают.
В истощённых состояниях развивается сенсорная гиперчувствительность. Людей могут перегружать яркий свет, звуки, белый свет от дисплея. Для меня было открытием, что если я буду почти целый день находиться в берушах или звукоизолирующих наушниках, то это снизит нагрузку на голову. Из неочевидных вещей, которые переутомляли на работе, был шум компьютера.
Я стал уставать чуть меньше, но появилась визуальная чувствительность. Оказывается, то, насколько долго я могу читать книгу, зависело от цвета бумаги. Я купил себе блокнот с черными страницами и белую ручку. Это на какое-то время помогло прийти в себя и работать дольше.
Я тратил много сил, чтобы сдерживать агрессию. Я вроде бы спокойный, цивилизованный человек, который абсолютно занудно в конфликтных ситуациях говорит: «Давайте все обдумаем». Но я тратил очень много сил, чтобы держать себя в руках. Мне помогали физические нагрузки. Еще я писал негативные мысли на бумагу, выплёскивал грязь, которая в голове вертелась.
Елена, расстройство пищевого поведения
— Глядя на меня, трудно сказать, что у меня есть проблемы. Но внешняя оболочка обманчива. Существует стереотип, что активный человек таковым рождается. В моей ситуации было по-другому.
У меня было расстройство пищевого поведения. Оно проявилось в 14 лет. И связываю я его с занятиями танцами, которые я резко бросила. Период становления у меня прошел с такими нарушениями: переедание, рвота, замкнутость, не было серьезных увлечений, не хотелось ходить в школу, вообще контактировать с другими людьми.
Родители не знали, что со мной делать. Это были 90-ые годы. Тема нарушения пищевого поведения нигде не поднималась. Это сейчас она начала популяризироваться: снимаются телепроекты, выходят статьи, книги, создаются фильмы. Но мои родители обращались даже к экстрасенсам. Они думали, что меня сглазили. Яркая девочка жила, и тут нашла коса на камень.
А потом начали обращаться к врачам общей практики. Мне назначали медикаментозное лечение. Два года ушло на борьбу. Мое поведение было странным, я замкнулась в себе. И возникла мысль, что нужно показать меня психологу. Но я не признавалась, что мои отношения с едой, мягко говоря, странные. И занятия ни к чему не привели.
Только в 19 лет я попала к специалисту по пищевому поведению. До этого времени я поступила в университет, но чувствовала, будто нахожусь в прострации, т.к. мало общалась со сверстниками, бывало, что совсем не хотелось выходить из дома. Я попала на прием с Скугаревскому Олегу Алексеевичу. С этого момента мне поставили диагноз расстройство пищевого поведения, и началась работа. Олег Алексеевич меня сразу настроил, что это не будет быстро. К тому моменту я устала от эмоциональных качелей, замкнутости. Три года мне понадобилось, чтобы прийти в активное состояние.
Моя проблема возвращалась. Неуверенность в себе остается до сих пор. Я все время контролирую свой вес. У меня был период, когда появился резкий избыточный вес, а потом опять нехватка массы тела.
Когда я думала, что все позади, у меня уже было двое детей, проблема вернулась со страшной силой. Моя дочь занималась синхронным плаванием. Она достигала больших успехов. И я подумать не могла, что она начнет чувствовать себя неуютно, потому что я ее всегда поддерживала. Я думала, что та история, которая была в моей жизни, была связана с тем, что родители меня не понимали.
В 10-летнем возрасте моя дочка стала терять вес. В лет 11 мы стали серьезно задумываться, что нужно что-то делать. Было видно, что она теряет вес, настроение плохое. Я сразу ее повела на прием в РНПЦ психического здоровья в Новинках, попросила Олега Алексеевича нас проконсультировать. Он дал контакты детского психоневрологического диспансера. Мне там предложили госпитализировать дочь в 4-ую детскую больницу. На меня очень давили родные, не понимали, зачем это делать. У нас есть стереотип, что в психиатрическом отделении происходит страшное. Но я проявила твердость, потому что понимала, с чем мой ребенок впоследствии может столкнуться. Зная, как это тяжело и что такое расстройство даже может сломать жизнь, я положила свою дочь в больницу. Она лежала там два раза.
Сейчас ей почти 14 лет. Полтора года устойчивая ремиссия. Она занимается с психотерапевтом. Мы решили оставить спорт, так как речь уже шла о профессиональной карьере.
По мотивам своих подростковых переживаний я написала книгу – «антиповесть не про анорексию «Деточка». Это художественное произведение, но оно имеет документальную основу. Это не зеркало моей истории, хотя мировосприятие с расстройством достоверно. Надеюсь, мне удалось донести до читателей мысль о том, что с этим как-то можно жить.
Нонна, селфхарм
— Я первый раз столкнулась с этим в 14 лет. Тогда был переходный возраст, гормональные изменения. Это все сильно воздействовало на мои эмоции и переживания. Иногда это становилось невыносимым. Казалось, что я не могу с этим справиться.
Я думала, если я сейчас себя порежу, то мне станет лучше. Отчасти это была возможность избежать психологической боли и сосредоточиться на порезах, что течет кровь, болит рука. Это был мой крик о помощи. Я не могла спокойно поговорить со своими родителями. Я хотела привлечь внимание.
В какой-то момент мне было так тяжело, что я расцарапала себе лицо иголкой: по щекам с обеих сторон. И это было не скрыть. Но когда классная руководительница спросила, что это такое, я смогла отмахнуться и сказать, что меня расцарапал кот.
Селфхарм в подростковый период стал возможностью себя наказывать за свои яркие проявления чувств, которые мне не нравились и которые я не хотела испытывать.
Позже я переключилась на другой момент. Я начала сильно обращать внимание, какое у меня тело. Для этого я использовала жесткие способы: низкокалорийные диеты, много физических активностей. Но результат был недолговечный. И в один день у меня случился срыв. Началось переедание, и за месяц-полтора я набрала больше 10 килограмм. Появился порочный круг: я ем, плачу, мне плохо.
Подростковый период до моего поступления в университет был совсем мрачным и тяжелым. После поступления не было моментов, когда я хотела себе навредить. Но два года назад, в 2018 году, я вернулась со стажировки своей мечты и опустила руки. Я чувствовала себя ненужной, никчёмной. Тогда в руки мне попали сигареты, и я стала тушить их об себя. Это было способом выключить истерику и собраться, мобилизовать свои внутренние ресурсы. За две недели у меня было около двадцати ожогов. Проблема в том, что это становится привычкой. И чтобы добиться эффекта, как в первый раз, нужно все больше и больше ожогов. Тогда я обратилась за помощью.
Селфхарм – это последствия чего-то более тяжелого. Я не стесняюсь своих шрамов, когда их видят люди. Сейчас для меня это вроде обряда.
У меня много пирсинга. Я заметила, что когда чувствую напряжение, то появляется мысль: «хочу еще что-то пробить». Есть же некоторые теории ученых, которые воспринимают пирсинг и татуировки как часть селфхарма. Это отсроченное желание боли.
Татьяна, обсессивно-компульсивное расстройство
— Болею я с детства, но узнала об этом в 18 лет. Первые проявления болезни начались достаточно рано, в года 3-4. Поняла я это лишь в 18 лет, когда впала в депрессию и обратилась к психотерапевту. До этого я думала, что у меня плохая жизнь, мне не везет, люди плохие. Оказалось, что я постоянно опаздываю не потому, что ленивая, а потому, что мне надо пройти свои ритуалы.
Мои родители постоянно ссорились, были скандалы. Психика защищалась, мой мозг придумал те вещи, которые я как бы могу контролировать.
В детстве в комнате у меня всегда был либо идеальный порядок, либо полный беспорядок. У меня были две крайности: все идеально или я ничего не делаю, потому что нет сил.
Первый раз я обратилась к психотерапевту в государственную поликлинику. Но там заведено так, что первые 45 минут ты рассказываешь, а в другие сеансы тебе просто выписывают рецепт. Этот вариант мне не подошел.
Сейчас у меня полтора года личной терапии по направлению гештальт, несколько месяцев я занимаюсь с когнитивно-поведенческим терапевтом. Благодаря психотерапии все мои препараты, которые я принимала раньше, снизились к минимуму. Еще я посещаю группу созависимых.
Я очень жалею, что не знала о таком заболевании раньше. Чувствую, что очень много упущено. Если бы раньше начала терапию, то было бы легче.
P.S. Если Вы захотите связаться с одним из Героев или Героинь, то обращайтесь на электронную почту редакции: wmeste@tut.by — или к Центру «Живая Библиотека»: human.library.belarus@gmail.com.
Текст: Елена Водолазская
Фото: авторка статьи и Unsplash
